Про их знакомство можно было бы сказать словами очередного классика. Встретились два одиночества. Но обстоятельства не укладывались в красивые слова. У него была красавица-жена, какие-то непонятные дела, о которых он предпочитал не распространяться и друзья, которые, правда, имели странную особенность умирать от сердечных приступов в нежном возрасте, едва достигнув тридцати лет. У нее был последний месяц в университете, когда все наконец-таки стало на свои места, и она наслаждалась жизнью в обществе друзей, с которыми вскорости предстояло распрощаться, дипломной работы, защита которой надвигалась гораздо быстрее, чем продвигалось ее написание, и всеобщей эйфории выпускного года. Они не были одиноки, их разделяло восемь часовых поясов и множество границ. Их связывал экран компьютера и то многое, что им надо было сказать друг другу.

Он. Я не помню, как нашел ее среди миллионов масок, прячущих свои одиночества за ничего не значащими словами. Пытаюсь вспомнить и не могу. Теперь это, впрочем, уже все равно. А тогда, я помню, для меня стало откровением, что она и не пряталась вовсе. Просто жила, отмахиваясь от особо назойливых людей, принимая в свой круг других, руководствуясь ей одной известными принципами. Почему она не оттолкнула меня, не знаю. И сейчас, спустя много месяцев, когда между нами все кончено, я тешу себя надеждой, что смог в тот первый, самый главный момент, найти правильные слова, чтобы удержать подле себя эту бабочку.

Она. Есть люди, момент знакомства, с которыми запоминаешь на всю жизнь и несешь затем этот образ в багаже своих воспоминаний. А есть люди, которые вроде бы были всегда, но в какой-то момент вышли из тени и заняли свое место рядом с тобой. Я много раз знакомилась с людьми в клоаке, которую некоторые не без пиетета называют Всемирной Паутиной, и я прекрасно помню стандартный набор ни к чему не обязывающих фраз, которые служат этим людям для начала любого разговора. Их я отсекала с первой же попытки. Сейчас, вспоминая те два месяца, я пытаюсь найти в своей памяти те слова, которыми он околдовал меня. И не могу. Наверное, я ждала его. Ждала, сама, не подозревая о том. И он пришел. И мы оба сказали те единственно верные слова, которые на несколько недель соединили наши судьбы.

Они не были одиноки, но в течение двух месяцев оказывались один на один с компьютером и друг с другом, по очереди отказывая себе в праве на сон лишь для того, чтобы побыть с другим. Общаясь с ней, он забывал о работе, таинственных делах, о которых не любил говорить, сложных отношениях с женой и новом горе (в этот период как раз умер от сердечного приступа еще один из его друзей). Общаясь с ним, она забывала о том, что ее ждут недописанные страницы диплома, ранняя работа и друзья в кафе за углом. Он отказывался воспринимать всерьез ревность жены и насмешки друзей. Она отмахивалась от предупреждений подруг о том, что виртуальный роман с таинственным незнакомцем не может закончиться счастливо.

Он. Меня потрясло в ней умение слушать. Окружавший меня мир, казалось, забыл о том, зачем ему дан слух. Говорили все и каждый о своем, слушали единицы. Я просто видел, как она сидит в своем большом кресле, и буквы, которые появляются из-под моих пальцев превращаются в звуки, которые слышит она одна. А еще мы любили синхронно курить. Я уходил на лестничную площадку, а она оставалась перед своим компьютером, и я видел, как пепел сигареты падает на стол, на клавиатуру, на одежду. Она вечно забывала его стряхивать.

Она. Был только один вопрос, который я боялась ему задавать, но, тем не менее, задавала. Что за таинственные дела, тема которых все время идет лейтмотивом во всех его разговорах? Но он всегда уходил от ответа. А вообще он говорил очень много. Ему надо было выговориться, и я слушала его, потому что люблю слушать. Слушать и наблюдать. Жаль, что нет такой профессии – наблюдатель. Я думаю, я бы подошла для нее. Он говорил, я слушала, и уже неважно было то, что через пару часов рассвет, а я так и не написала ни строчки.

Они говорили о многом. Слова, копившиеся месяцами и годами, наконец, нашли выход и благодарного слушателя. Слушателя, который хоть раз в жизни нужен каждому. Но все чаще и чаще их разговоры сводились к одной теме: теме ее приезда в Москву. И постепенно страх перед большим, незнакомым и недружелюбным городом, который иногда мучил ее по ночам, уходил на задний план. И у него появилась новая цель в жизни, ожидание которой было так же приятно, как и скорое предчувствие.

Он. Однажды, усаживаясь перед компьютером, я понял, что жду не буквы, перерастающие в ее обычное приветствие (она всегда помнила о том, что нас разделяет восемь часовых поясов, и в ее комнате всегда было то же время суток, что и у меня). Я ждал ее саму, ждал с тем нетерпением, с которым подросток ждет первого свидания. Отношения с женой разбивались о всевозможные подводные скалы, и мне не в чем было ее обвинить. Я отдалялся от нее осознанно, чувствуя, что приближаюсь к чему-то не менее дорогому и драгоценному. И лишь предчувствие какой-то непоправимой беды иногда сжимало мне сердце, но я предпочитал отмахиваться от него, чтобы не спугнуть ощущение праздника, которое росло и приближалось с каждым днем.

Она. Я ведь знала, что у него есть жена, которую он любит и с которой не расстанется. Но когда он начинал говорить, все это становилось неважным. Прелюбодеяние было бы меньшим грехом в сравнении с нашей разлукой. Я смотрела на его фотографию и пыталась угадать его голос, его прикосновение, его взгляд. Он был из тех людей, чьи глаза без очков становятся более внимательными и цепкими, но никак не беззащитными. Внешность, впрочем, не имела большого значения. Главным было внутреннее понимание того, что, не зная, не видя его, я уже истосковалась по его словам и прикосновениям. Иногда я со страхом понимала, что все это – болезнь, сказка, у которой не может быть хорошего конца, но всеми силами гнала от себя эту мысль.

Два месяца пробежали, проскользнули, исчезли в реке времени. Были, и вот уже нет их. Пришла пора собирать вещи, выключать компьютер и покупать билет на самолет. Она прилетела в Москву и оказалась в вакууме. Его не было в городе, и ей оставалось только ждать, когда тишина квартиры будет прервана резкой трелью телефонного звонка. И вот однажды звонок прозвенел.

Он. Я знал, что она в городе, и что больше всего на свете я хочу увидеть ее. Но я был вынужден признаться себе, что теперь, когда от развязки нашего рассказа меня отделял лишь телефонный звонок, я всерьез испугался. И боялся не того, что эта маленькая драгоценная бабочка не ответит моим ожиданиям, или что вся эта история коренным образом изменит всю мою налаженную жизнь. Я боялся, что, услышав мой голос по телефону, она откажется со мной встречаться, и таков будет финал. Голос был очень важен. Ведь она слушала меня столько дней и ночей, и в голове ее уже звучал мой голос, отдельный от моего тела, но неразрывный с моей сущностью. И что если эти два голоса, голос тела и голос души, столь различны друг от друга, что она испугается этого несоответствия и улетит? Эта мысль не давала мне покоя неделю. Неделю я сидел перед телефоном, не решаясь набрать семь цифр. И лишь новый страх, страх, что она просто не дождется моего звонка, заставил меня снять трубку.

Она. Меня всегда занимало то частое несоответствие между внешностью человека и его голосом, которое порой может стать причиной серьезных разочарований и, даже, горя. Впрочем, я неправильно объясняю. Когда мы знакомимся с человеком лицом к лицу, мы сразу же слышим его голос, и связываем голос и внешность в одно. Еще не зная человека, разглядывая его фотографию, мы приписываем ему тот голос, который наиболее подходит ему, по нашему мнению. И часто, при встрече, разочаровываемся. Когда он позвонил мне, это было моей первой мыслью. Его голос, искаженный телефоном, но между тем живой, абсолютно не подходил к тому образу, который я рисовала себе вот уже сколько дней. Но мысль отказаться от встречи даже не пришла мне в голову. Помимо голоса существовали еще и слова, которые я знала, и прикосновения, которые я так мечтала испытать, и долгие часы ожидания и тишины, проведенные перед телефоном, которые я хотела забыть. Я сказала “да” нашей встрече, еще до того как он задал вопрос.

Он. Я был удивлен ее голосом. Я слишком долго представлял ее некой маленькой бабочкой, и мне казалось, что голос должен быть под стать тому из ее портретов, автором которого являлся я. Голос оказался низким и глубоким, и где-то в его глубинах скрывалась извечная усмешка всезнайки, которая испугала меня. Все эти дни я видел себя в роли учителя, и вдруг оказался в роли ученика. Учителем, внимательным, понимающим, слушающим, все это время была она, а я даже не заметил, как рассказал ей про себя все. Этот голос должен был сказать мне “нет”, но я услышал “да” и зацепился за него, как утопающий за соломинку.

Встреча была назначена. Встреча была коротка. Одна ночь всеобъемлющей страсти на двоих – разве это много? Пришло утро, а они все не могли оторваться друг от друга, все не могли наслушаться и наполниться словами и мыслями друг друга. Они расстались, чтобы увидеться вновь, но в тот вечер он уехал в другой город, чтобы никогда уже не возвращаться.

Он. Я уехал или меня увезли, какая к черту разница? У меня не хватило сил, чтобы остаться и бороться за свое маленькое счастье. Когда я оказываюсь перед зеркалом, мне до сих пор стыдно смотреть себе в глаза. Я помню ее глаза, они были как два зеркала моих души, и поэтому я никогда не смогу вновь увидеть ее и заглянуть в ее зеркала. Я боюсь того, что увижу в них. Иногда она пишет мне письма. Я не читаю их, но храню. Храню, чтобы когда-нибудь, когда пройдет эта боль, положить перед собой и в последний раз почувствовать то редкое чувство физического наслаждения, которое я всегда получал от ее слов. Я знаю заранее, что слова врежутся мне в память навсегда. И тогда я смогу сжечь эти письма и развеять их пепел над черной невской водой и похоронить нашу любовь. Но это будет еще очень и очень нескоро. А пока мне остается лишь избегать зеркал.

Она. Он уехал, даже не попрощавшись. Голос по телефону был совсем чужой. И вместе с ним ушла жизнь. Вокруг меня был огромный город, но он снова был холодным и чужим. Я выжила. Черное сменилось серым. В сером стали проявляться блики ослепительного белого. Но иногда, иногда ко мне вновь приходит черная тоска. И тогда я сажусь писать ему очередное письмо. Оно уходит, и я знаю, я чувствую, что он пришло по адресу, но ответа все нет. Но я уже привыкла. Люблю ли я его? Да, люблю. Нет, не люблю. Ответ в любом случае одинаков, потому что не имеет смысла. Я уже свыклась с мыслью о том, что никогда не увижу его. Во мне осталась только черная горечь бессмысленной утраты нашего общего счастья. Иногда она переполняет меня, и тогда ночи мои особенно черны. Но следующее утро приносит с собой серое небо и белое солнце, и жизнь продолжается. А еще я не люблю зеркала, потому что в них я вижу свои глаза, а них – его застывшее отражение.